Ольга Лукас, Андрей Степанов
"Эликсир князя Собакина"
М.: "АСТ", 2011
"...Лифт нежно тренькнул и бесшумно распахнул двери, выпуская на площадку некрупного подвижного парня с нахальным и одновременно удивленным выражением лица.
Голова его была украшена дредами, на шее и в ушах болтались многочисленные амулеты и цацки, джинсы казались сшитыми из целой россыпи заплаток, и на фоне всего этого пестрого растаманско-клошарского безобразия каким-то нездешним светом сияла идеально чистая белая майка.
В левой руке гость держал рюкзак, увитый разноцветными бусами, увешанный значками и пестрящий нашивками, а правой бережно прижимал к себе картонную коробку с пиццей.
— Здорово, начальник! Прикурить не будет? — обезоруживающе улыбнулся карнавальный посетитель.
— Здравствуйте, Паша! Я не курю, — вежливо, но холодно ответил Савицкий.
— А спичек, скажем, у вас на кухне не найдется? — подсказал обаятельный нахал. — Кстати, мы ведь не на лестнице бизнес-план обсуждать будем?
Петр Алексеевич глубоко вздохнул и мысленно досчитал до десяти. Затем повернулся и жестом предложил Паше следовать за собой.
Живой проворно сбросил кеды и зашвырнул их под вешалку. Рюкзак кинул посреди коридора. Коробку с пиццей аккуратно поставил на пол и босиком, налегке прошлепал на кухню по прохладной шершавой плитке, которой был выложен коридор.
— Вот. Спички, — с нажимом произнес Петр Алексеевич, протягивая гостю коробок.
— Мерси.
Паша опустил подношение в одну из многочисленных дырок на джинсах, оказавшуюся по совместительству карманом, и переместился к тому самому стеклянному шкафчику, в котором супруга Савицкого хранила свою чайную коллекцию.
— О, да вы, как я посмотрю, тоже большой любитель чайных церемоний, — светским тоном заметил он.
— Может быть, к делу, Паша? — напомнил хозяин. — Мне вообще-то некогда.
— М-м... Юняньский! О-о! Хуняньский! У-у-у! — закатывал глаза посетитель, перебирая баночки, коробочки и пакетики. Наконец его внимание привлекла жестянка с золотым драконом, и тут он вообще впал в экстаз. — Позвольте... позвольте понюхать это... сокровище!
— Да пожалуйста, — буркнул Петр Алексеевич.
Разговоры о чайных церемониях, о чайной культуре и тому подобном навевали на него скуку. Все эти «распустившиеся верхние листья молодого чайного дерева» — чушь и вышибание денег из простодушного народонаселения. Пить надо газированные напитки. От Савицкого. Желательно — серию «Запахи детства».
Живой тем временем открыл баночку с драконом и сунул в нее свой длинный нос. На физиономии ценителя чайных сокровищ читалось примерно следующее: «У меня священный экстаз, и я долго еще не сдвинусь с места, если, конечно, мне не позволят испить этого прекрасного напитка».
— Ставьте чайник на плиту, я тоже тогда чайку выпью, — смилостивился Петр Алексеевич.
Живой немедленно отмер, метнулся туда, сюда, достал с верхней полки стеклянный чайничек и принялся над ним колдовать.
— Прекрасный китайский чай, я даже не мечтал попробовать его, и вот благодаря вам моя немечта сбывается. Знаете, все-таки китайцы, как ни крути, оказались ближе всех к пониманию сути Срединного пути. Тут даже на банке написано, что вкушающий чай не должен быть слишком сытым или слишком голодным. Понимаете?
Савицкий покрутил в руках банку. Ничего, кроме иероглифов, на ней написано не было.
..."

Отвечает Фотограф (kussman@mail.ru), 2013-02-20

Вот как описывает Нижегородскую Ярмарку-про Чай Майя Кучерская в романе "Тётя Мотя"

У входа в одну из башен стояла подвода, три низких человечка
с такими же, как у мальчика в окне, глазами-щелками
разгружали квадратные ящики в кожаной шкуре. До этого Паша ни
разу еще не видел китайцев так близко. Как они работали, ему
понравилось — проворно, слаженно и совершенно бесшумно. Он
подошел ко второй двери лавки, заглянул: на полках высились
пирамиды темных прессованных плиток, стояли разноцветные
жестяные коробочки, прозрачные стеклянные банки, в отдельных
деревянных ячейках лежали нарядные шелковые мешочки с
золотыми шнурками. Чайная это была лавка, и всюду — в банках,
в мешочках, в ящиках — лежал чай.
Светло-желтый, болотный, серый, коричневый, красный,
густо-черный — палочки, червячки, мелкая крошка. Был Паша в
похожей лавке у них в Ярославле, но не такой огромной и
праздничной, совсем другой. А здесь… Здесь и пахло совсем
иначе, не как у ярославского чайника, и не как в их рядах,
скучных, хлебных, тем более мясных — в воздухе дрожало облако
хрупких загадочных ароматов, утягивающих прочь. И, не отдавая
себе отчета, Паша отпустил себя на вольную волю, разрешил
себе снова чувствовать их и идти куда хочется. Туда, где нет
карусели с девками и незнакомого, соединившего злость и
сладость отцовского лица, где никто никого не дразнит, не
бьет и не лебезит, лживо склонив голову. Потому что там
вообще нет грубости, лжи, вонючих тряпок, а царит покой —
просторный, чистый, слоящийся тонкими запахами. Теперь он
ощущал не только эти запахи, но и что эта раскрывшаяся ширь —
его, его собственная, он был в ней не прохожий, а свой и
главный.
Точно в подтверждение этого стоявший за прилавком старый
китаец в темно-синем халате громко позвал его: «Иди сюда,
малачык! Дам тебе чего». Паша приблизился, а старик уже лил из темного глиняного чайника в маленькую чашку без ручек
светлую прозрачную жидкость.
— Пей. Кусиня! Здоловый будес.
— Это что же — чай?
— Чай, чай! — закивал китаец.
Паша робко поднял тремя пальцами чашечку, осторожно макнул
язык и замотал головой — горячо! На вкус эта желтая жидкость
была совсем не похожа на то, что заваривали у них дома —
травяная, с подмесью чего-то цветочного, и сладковатая. Хотел
отставить, но китаец рассердился, потребовал: до дна. И он
послушно допил мелкими глотками, дуя и обжигаясь. Нащупал в
кармане мелочь, протянул, но китаец опять замахал руками:
«Нет, нет, на сясе». На счастье! Может, у них примета такая —
зазывать первого встречного и поить чаем?
Китайцы все носили мимо старика тяжелые ящики — каждый был
обернут в свой запах. Цибики — вот как они называются,
вспомнил! Он, спросив китайца глазами: можно ли поглядеть, и
получив от него очередной взмах руки — гляди! — двинулся в
полумрак, за боковую дверь, куда ходили грузчики. Там
высились до потолка стены цибиков. Паша знал, их везли сюда
долго — из Китая, Индии, — на верблюдах, быках, лошадях,
кораблях, лодках. Но сколько же длился путь? Полгода? Год?
Ящики стояли плотно, одни были светлые, оплетенные бамбуком,
другие обитые темной кожей, все вместе они походили на
пеструю крепостную стену. И с ясностью, резанувшей по сердцу,
Павел понял: в этой крепости он и будет жить.
Он поблагодарил старика, даже низко поклонился ему и тихо
вышел.
Темные чаинки плыли перед глазами. И светлели, оборачивались
снежинками.
Плотная подушка запахов, которую он распотрошил на перышки, и
следил теперь, как они парят в воздухе. Жасмин. Липа. Мед.
Лимон. Мята. Еще пахло кожей, долгим солнцем, осенней землей,
дымком, разогретым деревом, пылью, сушеным зверобоем у
бабушки на чердаке, и — нелепо, резко — банным веником.
Он шел и прятал улыбку, но она выступала снова. В этих
запахах таилась вся полнота мира, все, что родит земля.
Все эти годы он скрывал даже от себя «собачий нюх», стыдясь
его, не зная, зачем он ему дарован. Вот зачем, вот за этим.
Чтоб вдыхать ароматы чая и расслаивать их на липу, мяту, дым, веник, необъяснимую терпкость неведомых трав, присутствие
которых впитали жесткие чайные листья и нежные цветки.
__